Галанин Р. Б. Риторика Протагора и Горгия

Галанин Р. Б.
Риторика Протагора и Горгия. — СПб.: Издательство РХГА, 2016. — 264 с. — (Античные исследования).
ISBN 978-5-88812-787-2
В книге Р. Б. Галанина рассматривается феномен риторических воззрений знаменитых древнегреческих софистов Протагора и Горгия. Риторика трактуется не просто как одна из сторон их учения, но как суть самого их философского дискурса. На основании анализа имеющихся фрагментов, а также рассмотрения современной традиции изучения Протагора и Горгия, реконструируются взгляды софистов на природу логоса. Наиболее важные фрагменты и свидетельства заново переведены на русский язык.
Книга будет интересна широкому кругу читателей: как тем, кто занимается историей античной мысли и феноменом античной риторики, так и тем, кто желает познакомиться с современными прочтениями античной софистики.

УДК 1
ББК 87.3
Г15

Рецензенты:
к. ф. н., доц. Мочалова И. Н. (Санкт-Петербургский государственнный университет),
к. ф. н., доц. Алымова Е. В. (Санкт-Петербургский государственнный университет)

© Галанин Р. Б., 2016
© Издательство РХГА, 2016

Оглавление

О книге Р. Галанина «Риторика Протагора и Горгия»
(д. ф. н., профессор Гончаров И. А.) . . . .  4
Введение. . . . . . 13
Глава I
Протагор
§ 1. Человек есть мера всех вещей . . . . . . 37
§ 2. А нтилогии. Невозможность противоречия. Человек-мера
(δύο λόγους εἶναι περὶ παντὸς πράγματος ἀντικειμένους ἀλλήλοις) . . . . . . 52
§ 3. Полис и риторика . . . . . 79
§ 4. Д октрина о человеке-мере в свете высказывания о богах :
философия религии Протагора . . . . . 96
§ 5. Природа языка. Перечитывая диалог «Кратил». . . . .  114
Глава II
Горгий
§ 1. Трактат «О не-сущем» и «Поэма» Парменида. . . . . . 136
§ 1.1. Версия «О Мелиссе, Ксенофане и Горгии» (de MXG)  . . . . . 144
§ 2. Горгий и бихевиористский подход  . . . .  167
§ 3. Е ще раз о Небытии. Как же все-таки возможно быть? . . . . .  183
§ 4. «Похвала Елене». Сила слова. Дискурс и Бытие. Перформативность риторики Горгия . . . . .  191
§ 5. Риторика или философия. «Горгий» или «Федр» . . . . .  217
Приложение
ΓΟΡΓΙΟΥ. ΤΟΥ ΑΥΤΟΥ ΥΠΕΡ ΠΑΛΑΜΗΔΟΥΣ ΑΠΟΛΟΓΙΑ  . . . . 234
Список литературы . . . .252

О книге Р. Галанина «Риторика Протагора и Горгия»

Предлагаемая вниманию читателя монография обладает (по крайней мере, для российского читателя) высокой степенью новизны, во многих отношениях вступая в противоречие с устоявшимися взглядами на риторику и на оценку деятельности софистов. Как нам представляется, в современной научной и образовательной традиции складываются два во многом схожих подхода к феномену риторики. Условно можно говорить о формальном подходе, при котором риторика представлена в виде некоторых правил, облегчающих запоминание и воспроизведение разнородного материала, не обязательно связанного между собой логически. В этом случае риторика понимается не столько как искусство убеждения, сколько как совокупность мнемотехнических приемов. В эпоху Возрождения эта техника была непосредственно связана с эрудицией и направлена как на запоминание содержания канонических текстов, так и на усвоение некоего тайного знания, которое требовалось запомнить, не упустив при этом ни одной единицы информации ¹. Превращение риторики в технику, определяющую политическое мастерство, началось гораздо раньше, когда сформировался т. н. античный риторический идеал, который также был воспринят в качестве модели для публичного политика ренессансным гражданским гуманизмом. Таким образом, риторика, начиная с эпохи Возрождения, сопровождает и тайное знание, и публичную политическую деятельность. При этом, превратившись в сугубо формальную дисциплину, риторика, благодаря «смежникам» в лице теософии и политики, сохраняет в себе некий элемент таинственности, привлекающий возможностью обретения могущества. В таком формальном обличии риторика превращается практически в школьную дисциплину, расширяющую возможности традиционной диалектики с помощью использования языковой игры — своего рода комбинаторики или технологии, обеспечивающей превосходство, со всеми вытекающими отсюда следствиями. Именно поэтому риторику можно либо недооценивать как технику, либо переоценивать, опять же как технику.

Второй подход связан не с формой, но с содержанием, определяющим исходные возможности победы одного ритора над другим. Эти возможности связаны со степенью развития самого разума, являющего себя в диалектической форме. Сущность этого подхода кроется в известных интермедиях платоновских произведений. Наиболее известной из них является концовка диалога «Протагор», в которой Сократ говорит о том, что он и Протагор в течение диалога поменялись ролями. Сначала Протагор утверждает, что добродетели можно научить, против чего спорит Сократ. Но затем Сократ встает на позицию Протагора, который, напротив, отказывается от нее. Сущность данной интермедии заключается в деперсонификации победителя. В конечном счете, побеждает не Сократ или Протагор, а некая объективная логика рассуждения, равно в них присутствующая.

Можно ли назвать эту интермедию рождением трансцендентализма? Возможно, что данное утверждение спорно. Но, как указывает Р. Галанин во введении к своей работе, симптоматично, что именно софистам с их субъективной диалектикой Г. Гегель уделяет служебную роль в формировании генеральной линии развития философии. В приведенном дискурсе восстанавливается архаичная форма «Не мне, но Логосу внимая», но уже не в форме «тирании духа» Ф. Ницше, а в новой диалогичной форме. Данный жанр существенно отличается от рассмотренного выше формального подхода к риторике, но совпадает с ним по цели и основанию. Цель — победа твоего дискурса, причем и в случае тезиса, и в случае антитезиса он объективно правилен, поскольку эта правильность заложена в исходных посылках. При формальном подходе к риторике это техника, которая в условиях современного образования становится технологией. При содержательном ее «правильность» исходит из некоего положения самого ритора, прошедшего процедуру очищения сократовско-платоновской мудростью. Таким образом, уже в риторическом идеале античности скрывается двойственная иерархическая связь формальной и истинной риторики. Первая готовит всех, вторая выявляет избранных, что вполне соответствует принципу: «Много тирсоносцев, да мало вакхантов».

Если упростить определение собственного признака предлагаемой читателю книги, то, на наш взгляд, его можно выразить в простой мотивационной формуле: «А согласились бы сами софисты с такой трактовкой их деятельности?» Ответить на этот вопрос можно только с помощью объективного исследования, опирающегося на современные методы анализа и понимания текста. Именно по этому пути и идет автор данной монографии. Вполне возможно, что задача, которая в ней решается, даст возможность переоценки практически всякого дискурса, скрывающего за исключительностью своей позиции простое отношение «Ты и Другой», усмотрение в нем ролевой игры, которая требует: а) припоминания об игровой ситуации риторического дискурса; б) уважения к другой позиции, раз уж она — по правилам игры — может стать моей.

Риторический идеал Платона и Цицерона пережил не только эпоху античности и Возрождения. И сегодня он широко практикуется в качестве т. н. политического аргумента. Новый взлет популярности данного идеала связан с введением в научный и общественно-политический оборот М. Вебером понятия политико-административной дихотомии, противопоставляющей политиков и администраторов, а если быть более точным, политиков и бюрократов. Не вдаваясь в излишние подробности, хочется отметить, что маркером, разграничивающим данные понятия, является способность взять на себя ответственность. Политик, в силу неопределенности, связанной с реализацией поставленных задач, гарантирует это выполнение обязательств своим добрым именем, образом жизни и ответственностью, могущей простираться вплоть до готовности пожертвовать жизнью. Как здесь не вспомнить Сократа, свидетельствующего в пользу истинности своего учения прежде всего самой решимостью мужественно принять смерть!

Понятие политико-административной дихотомии было положено в основу процесса денацификации послевоенной Германии, а также в основу законодательства о государственной службе на постсоветском пространстве. Сущность этих реформ сводилась к приоритету политического управления. Однако уже 90-е годы характеризуются появлением множества политиков локального масштаба, подтверждающих правоту своей позиции т. н. политическим аргументом. То есть происходит своего рода инверсия: приоритетной становится риторически утверждаемая готовность умереть, а истинность учения отходит при этом на второй план. Ситуация постмодерна — это ситуация равенства, которая уже не может опираться на старые правила определения победителя в политической игре. Вполне возможно, что критерий, предлагаемый демократической версией риторики, которая представлена в данной монографии, связанный с эффектом присутствия и тем, что автор определяет как своевременность (кайрос), может быть использован в качестве одного из принципов построения нового политического пространства.

* * *

Исходя из оснований перечисленных выше, Р. Б. Галанин предлагает понимание риторики как самостоятельной практики. С одной стороны, выделение риторики в отдельную дисциплину, освобождение ее от обращения к морали, дает нам эристику, искусство малопочетное. С другой, автор стремится показать, что лишенный референции к общепринятому и морали язык сам продуцирует свою семантику, создавая философский дискурс, зависимый от риторики. Попытка автора переосмыслить феномен риторики с учетом достижений современной философии языка является весьма уместной, хотя данная позиция и должна приниматься с некоторыми оговорками. Так, феномен риторики в том виде, в котором он представлен в данном исследовании, вызывает несколько коннотаций, связанных с характером современного гуманитарного знания: это дискурсивность, диалогичность, и коммуникативная рациональность. Кроме того, автор указывает на очевидное сходство риторической практики с языковыми играми позднего Витгенштейна и лингвистически-бихевиористской тенденцией в определении значения у У. Куайна.

В представленной монографии риторика софистов понимается как синтетический феномен, включающий в себя мировоззренческие основания этики, онтологии и эпистемологии. В соответствии с этой целью, автор определяет задачу, а именно показать возможность такого понимания риторики софистов на примере текстологического и философского анализа фрагментов Протагора и Горгия. Этот достаточно сильный тезис потребовал от автора скрупулезной и глубокой проработки как текстологического материала, так и современных исследовательских подходов к проблеме. Можно признать, что автору удалось убедительно и ярко осуществить обе эти задачи.

Анализируя возможные интерпретации протагоровского высказывания о человеке как мере всех вещей, автор проводит интересный анализ этого тезиса, указывая на одновременно агональную и категоричную его природу. Что касается первой характеристики, то здесь мы имеем дело с практикой бытования софистической риторики. Хотелось бы обратить особое внимание на вывод относительно опытной природы истины, который автор делает, ссылаясь на А. С. Богомолова: Протагор возвратил проблематику истины в сферу опыта. В результате этого возвращения истина становится как бы собственным подмножеством, оставляя стихию противостоящих мнений без критерия их правильности.

Отсюда автор вполне оправданно переходит к т. н. практике антилогики, которая неизбежно становится центральным элементом риторики. Параграф об антилогиях отличает тщательное исследование тезиса о том, что об одной и той же вещи возможны два противоположных высказывания. Невозможность судить о вещи, которую мы чувственно не воспринимаем, с одной стороны, погружает нас в ситуацию молчания; с другой — противоположное мнение, доведенное до противоречия, т. е. контрадикторного отношения, претендует на объективный запрет, когда мы вынуждены утвердительно или отрицательно отвечать на вопрос, в то время, как разные ощущения разных людей находятся в отношении субконтрарности. Таким образом, практика антилогики формулируется автором через ссылку на Кратила во фрагменте Дидима следующим образом: противоречие невозможно, но о каждой вещи возможны два противоположных высказывания. Данное отношение можно представить на примере логического квадрата: частные противоположные суждения двух лиц могут быть истинны (субконтрарность), но если из одной из нижних вершин квадрата мы проведем диагональ, то получим противоречащее частному общее суждение. В этом случае одно из противоречащих суждений с неизбежностью будет ложным, а другое — истинным. Однако с утратой объективной меры весьма трудно превратить частное суждение во всеобщее. В этом случае, реконструируя позицию Протагора, автор говорит о двух логосах, т. е. о логосе, который сильнее, и логосе, который слабее. Естественно, что в этом виде противоречие предстает в ослабленном виде, что позволяет автору задействовать более широкий спектр критериев, нежели просто логический. Автор переводит противоположность мнений на уровень речей, рассматривая понятие «говорю обратное» (ἀντιλέγω). Это и становится облегченной формой противоречия, в конечном итоге позволяющей задействовать риторическую практику как определение сильного и слабого логоса.

Антилогии могут быть разрешены в условиях социально-политического пространства античного полиса, утверждает автор, по мнению которого, данное социальное пространство коммуникативно по преимуществу. Для обоснования своего суждения о феномене коммуникативности, автор использует миф Протагора из одноименного диалога Платона. При этом Р. Галанин разделяет мифопоэтическое обоснование коммуникации и реальный социум. Это разделение, по утверждению автора, оттеняется самим Протагором, излагающим миф с оттенком иронии. Отличие двух порядков подчеркивается следующими тезисами: 1) каждый человек добродетелен; 2) каждый человек, по крайней мере, должен говорить о том, что он добродетелен. Таким образом, высказывания о добродетели переходят в разряд т. н. перформативных высказываний, не требующих подтверждения.

Реальность полиса — это не непосредственная реальность, но социум, создаваемый в рамках максимального приближения к добродетели как социальной модели. В этих условиях выбор между двумя логосами определяется искусством ритора, задача которого состоит в убеждении граждан вынести то или иное решение. Убеждение уже преследует цель обоснования наилучшего, т. е. пригодного для чего бы то ни было, решения. Автор отмечает сходство в этом отношении позиции Протагора с аристотелевской, а именно: номинальное знание о добродетели превращается в саму добродетель в процессе практической деятельности. Эта практика поиска наилучшего определяется Протагором как сметливость в делах общественных и домашних. Сближение политики с домохозяйством показывает, что правильный логос является ни чем иным, как здравым смыслом, а именно способностью принимать правильное решение здесь и сейчас. Отсюда и понимание софистической мудрости, предлагаемое автором, которая определяется им через удовольствие от созерцания полезных вещей.

Поскольку Протагор предстает перед нами как философ здравого смысла, то вполне закономерен вопрос о его отношении к традиционным верованиям, а точнее к религии. Автор утверждает, что Протагор не является ни атеистом, ни агностиком в привычном смысле этого слова. Утверждая, что он не знает о существовании богов, Протагор не отрицает т. н. прагматического их понимания, т. е. рассмотрения не того, чем бог является, но того, что он значит для нас. Такое понимание божества с точки зрения автора достаточно близко связано с мифологически–литературной традицией античности. Вместе с тем, Р. Галанин не останавливается на этом понимании, но утверждает, что Протагор все же ставит вопрос о существовании богов. Поскольку наличие любого предмета неотделимо от его внешнего вида, воспринимаемого нами, вопрос о божественном вновь трансформируется в вопрос о мере существования. Здесь, ссылаясь на монографию Гагарина о рассмотрении понятия очевидного, автор принимает индивидуалистическую версию существования. Она опирается на некий личный опыт, который может быть не очевиден постороннему наблюдателю, однако основывается на непосредственном восприятии существования бога тем, кто об этом говорит.

Важное место в исследовании занимает анализ диалога «Кратил». Автор выявляет три позиции, соответствующие высказываниям персонажей этого диалога: позиция Сократа определяется как лингвистический идеализм, позиция Протагора и Кратила — как логический натурализм, позиция же Гермогена — как лингвистический конвенциализм. Оставляя в стороне позиции Сократа и Гермогена, автор сосредотачивается на понятии лингвистического натурализма. Р. Галанин упоминает о грамматических исследованиях Протагора, ссылаясь на Аристотеля и Диогена Лаэртского. При этом небезынтересна ссылка на «Теэтет», где сам образ вещи воспринимается как нечто третье по отношению к субъекту и объекту. Таким образом, читателю предлагается своеобразный конструктор, позволяющий сформулировать точку зрения «лингвистического натурализма». Для этой цели используются теория значения Г. Фреге, проблема обозначаемого и обозначающего Ф. Соссюра, прагматизм Ч. Пирса. При этом, отказываясь от референта знака (истина — ложь) в теории Фреге и переходя к синтаксическому пониманию референции как простого различия у Ф. Соссюра, автор обращается к теории Пирса как к наиболее продуктивной. Он обсуждает то, что Пирс называет чистой риторикой, задача которой состоит в установлении тех законов, в соответствии с которыми в каждом научном разуме один знак порождает другой, и в частности, одна мысль производит другую. При этом автор ищет природу интерсубъективности лингвистических построений в т. н. «толковании», что вновь позволяет ему говорить о значении риторической практики как экстериоризации «личностного знания». Он отмечает, что значение — это та точка, в которой высказывание встречается со своим предметом, а говорить нечто осмысленное — это то же самое, что высказываться относительно какого-либо предмета. Самое главное, что при этом совершенно не играет роли, существует предмет или нет.

Вторая глава монографии посвящена последовательному разбору позиции Горгия относительно бытия, познания и коммуникации. В качестве источников автор привлекает фрагмент Секста Эмпирика, трактат Псевдо-Аристотеля и риторические сочинения Горгия. Анализируя содержание трактата в соотношении с поэмой Парменида, автор обращается к проблеме предикативного и экзистенциального понимания глагола «быть». Так, он утверждает, что Горгий использует этот глагол в исключительно предикативной форме. Затем он переходит к исследованию анонимного трактата, в котором аргументация против бытия и небытия носит развернутый характер (проблема единого — многого, рожденного — нерожденного, сущего и не-сущего Единого). В конечном счете автор задается вопросом, можно ли на основе предикации утверждать о существовании или не существовании или субъекта, или предиката. В конечном итоге для совмещения бытия и небытия привлекается структура становления или явления. Именно против такой трактовки бытия возражает Платон в «Федоне». И именно этой, противоположной платоновской точки зрения, придерживается Горгий в версии автора. То есть, вещь существует лишь постольку, поскольку о ней сказывается нечто. В результате этого экзистенциальное употребление глагола «быть» полностью поглощается его предикативным использованием.

Дальнейшее исследование трактата связано, соответственно, с тезисами о непознаваемости и непередаваемости знания. Два этих тезиса интерпретируются автором следующим образом: познание невозможно, но коммуникация не только возможна, но и необходима. Таким образом, автор монографии переходит к достижению исходной цели своего исследования, а именно к реконструкции особенной, риторической онтологии.

Основная проблема коммуникации заключается в непередаваемости индивидуального опыта от одного человека к другому. Действительно, как чувственный образ может быть закодирован в языке? Эту проблему К. Поппер связывал с психологизмом (ситуацией, когда ученые не замечают пропасти между знаком и чувственным восприятием). В своей реконструкции позиции Горгия Р . Галанин обращает на этот парадокс особое внимание, переводя проблему не только в ситуацию коммуникации двух человек, но и в ситуацию восприятия одного и того же предмета одним человеком в разное время. Тем более коммуникация невозможна, если речь идет о слове и идее, которая вообще оторвана от чувственного восприятия. Исследуя источник согласия собеседников относительно увиденного, автор отмечает, что только бихевиористская трактовка понимания делает коммуникацию возможной, при этом он ссылается на социальный характер речевого поведения, отмеченный У. Куайном. Таким образом, отсутствие бытия и знания выступает предпосылкой возможности и необходимости коммуникации, формирующей значение на основе речевого поведения.

В последних параграфах автор обращается к рассмотрению бытия на основе трактата Горгия и к риторическим сочинениям леонтинца. При этом, анализируя «Похвалу Елене», Р. Галанин обращает внимание на то, что риторика здесь выступает феноменом, продуцирующим бытие. Поскольку Елены уже нет, то бытие Елены является ничем иным, как оператором, связывающим различные переменные. Поскольку нет ни внешней, ни внутренней референции, то возможность риторического переворота определяется, т. н. своевременностью, кайросом.

Таким образом, автор достигает поставленной цели, по крайней мере, в тех рамках, которые были изначально им определены как своего рода исследовательские фреймы — основываясь на определенном круге источников и их возможном толковании, обосновать возможность своего рода инверсии бытия и коммуникации. Более конкретно, эта задача заключалась в том, чтобы «показать, что в случае Протагора и Горгия риторика является основой всей познавательной деятельности и основой мировоззрения, т. е. включающей в себя те способы философской рефлексии, которые мы теперь называем эпистемология, онтология и этика, и как соответствующие этим последним науку, представление о мире, мораль и религию». Подводя итог, следует повторить, что работа носит новаторский характер, особенно это можно сказать в связи с традиционным пониманием риторики в отечественной литературе ² в платоновско-цицероновском ключе. Работа открыта для полемики и обсуждения, и мы надеемся, что она не останется без внимания не только историков античной мысли, но также современных аналитических и политических философов.

Гончаров Игорь Анатольевич
д. ф. н., профессор, зав. кафедрой политологии
и международных отношений
ФГБОУ ВО «Сыктывкарский государственный
университет имени Питирима Сорокина»

1 В последнее время стали появляться работы, рассматривающие классический платоновский дискурс в риторически-парадоксалистском ключе. См., напр.: [Светлов, 2014; c. 128–137]; [Светлов, 2015].

2 См.: [Йейтс, 1997].

Научное издание

Галанин Рустам Баевич

РИТОРИКА
ПРОТАГОРА И ГОРГИЯ

Директор издательства Р. В. Светлов
Ответственный редактор А. А. Галат
Редактор В. А. Королев
Верстка Т. О. Прокофьевой
Художник О. Д. Курта

Подписано в печать 15.05.2016.
Формат 60х84 1/16. Бум. офсетная.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 15,34.
Заказ № 629

Издательство РХГА