Иванов О. Е. История философии. Курс лекций

Иванов О. Е.
История философии. Курс лекций: Учебное пособие. — СПб.: Издательство РХГА, 2016. — 608 с.
ISBN 978-5-88812-789-6
Предлагаемое читателю учебное пособие составлено на основе книги автора «Введение в историю философии» (СПб., 2009 г.) и представляет собой, по большей части, её сжатое изложение. В то же время в учебное пособие внесены соответствующие его жанру изменения.
Книга рассчитана на студентов различных специальностей — богословов, философов, религиоведов и культурологов.

УДК 1
ББК 87.3
И20

© О. Е. Иванов, 2016
© Издательство РХГА, 2016

Содержание

Введение…..5
Часть 1. Философия как род знания…..19
Глава 1. Понятие философии….21
Глава 2. Возникновение философии….37
Часть 2. Античная философия….49
Глава 1. Фалес, Анаксимен, Анаксимандр…..53
Глава 2. Пифагор и дальнейшее
развитие философии…..61
Глава 3. Сократ и Платон…..71
Глава 4. Платон и Аристотель….83
Часть 3. Философия в эпоху поздней
Античности и Средних веков…..93
Глава 1. Античная философия
и христианское благовестие….95
Глава 2. Первые встречи. Св. Иустин-Философ…..101
Глава 3. Августин Блаженный…..105
Глава 4. Ансельм Кентерберийский…..119
Глава 5. Фома Аквинский…..127
Часть 4. Эпоха Возрождения. Философ в нефилософе…..137
Глава 1. Леонардо да Винчи….143
Глава 2. Теофраст Парацельс….155
Глава 3. Джордано Бруно…..163
Часть 5. Философия Нового Времени…..169
Глава 1. Мишель Монтень…..171
Глава 2. Рене Декарт….177
Глава 3. Бенедикт Спиноза…..187
Глава 4. Джон Локк….197
Глава 5. Джордж Беркли…..205
Глава 6. Давид Юм….213
Глава 7. Готфрид Вильгельм Лейбниц…..223
Часть 6. Философия и французское Просвещение….233
Глава 1. Вольтер…..235
Глава 2. Клод Гельвеций и подобные ему….245
Глава 3. Жан-Жак Руссо….255
Часть 7. Философия Канта…..263
Глава 1. Понятие о трансцендентальном субъекте…..265
Глава 2. Рассудок и чувственность…..281
Глава 3. Разум в теоретическом
и практическом применении…..295
Часть 8. Философия Фихте…..311
Глава 1. Возврат к идее абсолютного знания….313
Глава 2. Я и мир в теории….325
Глава 3. «Я» практическое
на пути обретения свободы….345
Часть 9. Философия Шеллинга….357
Глава 1. Отход от Фихте.
Реальность вне самосознания….359
Глава 2. Система трансцендентального идеализма…..371
Глава 3. Самобытие «Я» и дедукция мира….385
Часть 10. Философия Гегеля….407
Глава 1. Философия Гегеля
как учение об абсолютном Духе….409
Глава 2. Субъективный Дух. Антропология….427
Глава 3. Субъективный Дух.
Феноменология и психология….437
Глава 4. Объективный дух. Право….451
Глава 5. Метод Гегеля и объективация индивида
в моральном сознании….457
Глава 6. Объективный Дух. Нравственность…..463
Глава 7. Учение об абсолютном Духе.
Эстетика, философия религии, логика…..471
Часть 11. Времена кризиса
и утраты философской перспективы…..483
Глава 1. Метафизика Артура Шопенгауэра…..485
Глава 2. Идея сверхчеловека у Фридриха Ницше…..503
Глава 3. Человек в философии Сёрена Кьеркегора…..523
Глава 4. Диалектика отчаяния в деле спасения «Я»….535
Глава 5. Позитивизм, марксизм и философия…..543
Часть 12. Философия после философии….553
Глава 1. Эдмунд Гуссерль…..555
Глава 2. Мартин Хайдеггер….565
Глава 3. Жан Поль Сартр и философский
эпилог Людвига Витгенштейна…..575
Заключение….589

Введение

Собравшись основательно изучить какую-либо научную дисциплину, прежде следует отделить её от всех иных видов знания. А такого результата можно достичь лишь в случае, когда эта дисциплина присутствует, определилась в сознании как относительно законченный предмет. Скорее всего, подобную цель преследуют вводные учебники всех наук. В нашем случае, уже зная в предварительном наброске, что есть философия, мы можем послушать и что говорят об этом уже немного известном нам предмете «умные люди». Ведь нам, по крайней мере, понятно, о чём они говорят. Зная, пусть и в самом общем виде, целое, можно приступать к углублённому исследованию особо интересующих нас фрагментов. Но что значат в данном случае слова «в самом общем виде»? Ведь и этот «самый общий вид» должен каким-то образом сложиться или быть построен. С историей философии здесь возникают особые сложности.

Нисколько не пытаясь вознести философию над всеми другими людскими занятиями, скажу всё же, что построение её образа как того самого «предварительного целого» требует особо подробного разговора. Со всеобщей, например, историей или историей искусств легче. Вот мы в плане краткого только заявления говорим: «Русский царь Пётр Великий разгромил лучшую по тем временам в Европе шведскую армию». Пусть у нас до того были самые приблизительные сведения о русском царе или мы мало что знали о Швеции и ходе Северной войны, тем не менее, уже после произнесения самой этой фразы, масштаб события оказывается нами схвачен. Мы понимаем, что произошло нечто значительное в истории России, а её правитель — выдающаяся историческая фигура. Но вот другое высказывание: «Немецкий философ Гегель считал, что основой человеческой истории является мировой разум». Во второй фразе, как и в первой, вроде бы, нет незнакомых слов. Но, в отличие от первой, она останется непонятой, вернее, ложно понятой. Ну, был такой философ, который считал так. Однако были и другие, например французские материалисты, которые говорили, что всё в истории зависит от случайных интересов и обстоятельств. Поди разбери, как будет на самом деле, хотя последняя точка зрения и кажется более реалистичной, «мировой разум» — больно уж мудрёное выражение.

Отсюда понятно: чтобы не навредить, нельзя формировать предварительное представление о философских системах на языке cправочников, ограничиваясь только кратким изложением общих заявок самих их авторов. Необходимо показать логику, смысл делаемых тем или иным мыслителем заявлений, притом показать так, чтобы эта логика стала убедительной для самого читателя вводного труда в историю науки, чтобы она на какое-то время вовлекла в своё пространство самого читателя, подчинила своей власти. Тогда только станет для него осознанным утверждение, что Гегель — великий философ, так же как и Пётр — великий царь. Поэтому заниматься той или иной философской системой приходится ровно столько, сколько необходимо для наступления ожидаемого его автором эффекта участия. Притом, чем сложнее система, тем, естественно, больше времени требуется для вхождения в её смысловое пространство. Но и эти временные затраты не продвинут нас далее только предварительного, ещё не полного понимания читателем того, что автор излагаемой системы является выдающимся человеком и содеянное им по-своему существенно повлияло на ход мировой истории. Как только эпизод встречи, понимания состоялся, можно идти дальше, даже не заботясь о том, что система изложена не полностью. Полное изложение будет задачей более обстоятельной книги по истории философии.

Таким образом, нашей задачей в тексте будет приведение читателя к таким «точкам понимания», когда он сможет ощутить значимость, основной смысл того или иного философского события и все эти события вкупе составят для него интегральную точку понимания. Понимания того, что именно это и есть философия в многообразии и последовательности её исторических форм. С таким уже сформированным подобным образом знанием о предмете и должна теперь вестись дальнейшая работа, включающая изучение источников и историко-философских исследований.

Встреча с философией требует ещё одного очень важного условия. «Точка понимания», о которой мы здесь говорим, может не возникнуть даже при искусно написанном тексте введения в историю науки. Для её появления необходим известный резонанс между заключёнными в тексте смыслами и самоощущением читателя. Задеть его может лишь то, что имеет непосредственное отношение к нему самому, значимо для него самого. Но чем ещё из числа высоких слов (а философия, бесспорно, имеет к ним прямое отношение) можно «зацепить» современного человека?

«Истина», «благо» или даже, а может быть, и прежде всего, «Бог». Сегодня они перестали быть различимы среди общего шума фонетического для многих, даже не совсем испорченных, не совсем бездарных и не совсем глупых людей. Что-то тормозит само их произнесение. Намного легче и естественней сказать «релаксация», чем, скажем, «покаяние». И дело не только в том, что первое звучит современно, а от второго немного отдаёт «стариной глубокой», да ещё вспоминается сказка А. С. Пушкина «О попе и работнике его Балде». Ведь симпатии читателя всегда были на стороне Балды, а слово «покаяние» — явно из лексикона его поверженного противника. Покаяние означает внутреннее изменение, отказ от чего-то в себе. Но современный человек не видит в себе ничего такого, что требовало бы радикального преодоления или отказа. Потому всякая попытка слишком строго судить себя выглядит как чудачество или даже психическая патология.

Столь же равнодушен наш современник к выражению «познание мира». «Проникновение в тайны вселенной» уже не щекочет нервы. Тем более, что у вселенной никаких особых тайн, как показала история науки, и не оказалось. Но если никаких общих слов у философии и современного человека не обнаружится, то невыполнимой станет и наша задача — введение в историю философии. Так и останется не до конца ясным, что, собственно, связывает с этой историей современного человека. И всё-таки, такие слова есть. Это — глубоко связанные между собой «личность» и «свобода». Они тоже находятся почти на грани современного лексического обихода, но всё же ещё произносятся и не режут слуха.

Если искать понятие, которое ближе всего и без обширных предварительных объяснений окажется тесно связанным с существом философии, то таковым, безусловно, окажется свобода. Мы всегда как-то интуитивно чувствуем ее исключительную важность для человека, несмотря на то, что значение этого слова нам самим не всегда ясно. Все же, несмотря на последнее обстоятельство, быть свободным лучше, чем зависимым от кого-либо или чего-либо. Сохранить свободу — то же самое, что сохранить самого себя, свою индивидуальность, не оказаться в рабстве предрассудков, случайных мнений, изобилие которых мы сегодня наблюдаем. Быть свободным значит и быть личностью, а не игрушкой в чужих руках или безоговорочно подчиняться давлению внешних обстоятельств. Современный человек, несмотря на все усиливающийся напор общих стандартов поведения, требований моды, популярных «точек зрения», всевозможных общественных авторитетов и т. п., все же, может быть, и в тайне от себя, хочет быть свободным. Не в смысле радикального отхода от того, что предлагает ему сегодняшний мир, а в смысле сознательного приятия или неприятия таких предложений, умения разобраться в происходящем и через это сохранять самого себя. Но сохранить себя можно только себя зная, т. е. обладая самосознанием. Следовательно, обретение свободы оказывается связанным с определенным действием нашего интеллекта, определенным родом знания, который, собственно, и называется философией, философским знанием. Философия, таким образом, выясняет условия и границы человеческой свободы через проникновение в природу человека, его сущность. О чем бы то ни было человеческом, в том числе и о столь важной вещи, как человеческая свобода, можно говорить, лишь зная о том, что такое человек.

Не противоречит ли данный подход тем определениям философии, которые мы можем встретить в различных источниках, согласно которым философия — это наука о мире как целом? В дальнейшем мы увидим, что нисколько не противоречит, так как познание человеком самого себя зависит от особого способа познания мира. Философия — это не уединенное пребывание человека в границах своей индивидуальности, а его активный выход вовне, соотношение с миром, притом не отдельными его фрагментами, а с наиболее целостной и глубокой его структурой. Вне такого активного выхода говорить об осуществлении нашей свободы не представляется возможным, ведь свобода — это всегда снятие и расширение границ, обретение нового.

В то же время, такого рода выход не означает потерю индивидуального и растворения во внешнем мире, напротив, оно обретает и укрепляет себя, наполняясь универсальным знанием. Конечно, для человека всегда существует опасность либо слишком уйти в себя, либо раствориться во внешнем и подчиниться ему. Как первый случай, так и второй ведут к потере свободы. Ведь излишне замкнувшись в себе, человек также оказывается в зависимости, только не чужих, а собственных предрассудков и неверных действий. Английский философ семнадцатого века Френсис Бэкон сравнивал такое состояние человека с нахождением в пещере. Но и выйдя из нее, мы можем попасть в ситуацию не лучшего свойства, которую Бэкон сравнивает с рынком или театром. На рынке мы теряемся в разноголосице и шуме, здесь совершенно невозможно определить, кто прав, кто виноват. В театре безоговорочно подчиняемся авторитету того, кто говорит со сцены, воспринимая за истину то, что является всего лишь результатом воображения автора пьесы и удачным приемом режиссера и что кажется еще более убедительным, если актер талантлив.

Таким образом, сохранить внутреннюю свободу не так просто. Для этого необходим труд, прежде всего труд образования, хождения по путям свободы, и здесь без философии, как показывает европейская традиция, не обойтись. Итак, автор этого учебника и читатель могут сойтись, ударить по рукам на почве свободы и стремления обрести личностное состояние, среди всех возможных состояний человека. Посему личность и свобода в их интеллектуальном измерении и являются той центральной темой, которой подчинено изложение истории философии в настоящей работе. Притом речь в ней пойдёт не о личности и не о свободе, как если бы они были предметами некоего наблюдения и мы видели их со стороны. Имеется в виду внутреннее и собственное состояние мыслящего, когда он приобщается к философской логике и сам начинает рассуждать соответствующим образом. Тогда начинают таять призраки и идолы, будь то пещеры, рынка или театра, сознание приобретает подвижность и вместе с тем — устойчивость.

Всё это как ни для кого актуально в отношении современного человека в России. Что, безусловно, потерял наш соотечественник в результате культурной катастрофы 1917 года? Прежде всего, вне всяких сомнений, — свободу, и тем самым — личностный статус. Люди в нашей стране в советский период могли обладать какими угодно достоинствами. Они могли быть смелы, щедры, великодушны, правдивы и даже жертвенны друг в отношении друга. Могли быть талантливы. Но свободными они не были, оттого все их достоинства и таланты не имели под собой настоящей личностной почвы, не открывали перед человеком духовных горизонтов, не служили его самосознанию. Вследствие этих десятилетий несвободного существования, в России до сих пор отсутствует то, что в других странах именуется обществом, или правовым государством. Никакие права человека не существуют помимо его свободы. Но свобода не возникает сама по себе, она должна быть воспитана, да, в большей степени воспитана, нежели завоёвана. Завоевать свободу можно лишь имея её в себе.

Теперь о структуре работы, которая также требует пояснений. Прежде всего бросается в глаза явная диспропорция между частями и между отдельными разделами. Так, важнейшая в истории мысли эпоха античной философии затронута в отдельных, пусть и важных фрагментах, в то время как немецкой философской классике уделяется несравнимо больше места. Разумеется, это совсем не означает, что Платон менее крупный философ в сравнении с Гегелем. Взявшемуся изучать историю философии, чтобы соприкоснуться с мыслью Платона, возможно, потребуется гораздо больше времени и усилий, нежели тому, кто будет заниматься немецкой классикой. Но, напомним, у нас речь идёт только о введении в историю философии, о необходимости схватить какие-то основные смыслы философских систем, к тому же сближенные, как мы говорили только что, с внутренним запросом самого читателя. В случае с Платоном так или иначе срабатывает момент культурно-исторической дистанции. Философский мир Античности, при всей его грандиозности, значительно удалён от нас. Это другая культурная эпоха, требующая особых подходов и тщательной расшифровки её философского языка. Не случайно историки философии столько внимания уделяют переводам того или иного греческого термина и превращаются на какое-то время в самых настоящих филологов. Споры специалистов становятся спорами о значении слов.

Дистанцирована от нас Античность и в каких-то своих исходных интуициях и онтологических основаниях. В философии того же Платона большую роль продолжает играть миф — как та реальность сознания, которая в новоевропейской мысли уже не имеет места. Временами она заявляет о себе в качестве суррогата своих первоначальных форм, но уже за пределами философии, как некий предрассудок или идеологический штамп. Что же касается Античности, то нам, в общем-то, трудно понять с должной степенью ясности, что же такое «эйдос» Платона, так как мы лишены подобного рода созерцаний. В то же время исходный тезис Декарта, «первооткрывателя» новоевропейской философии, — «мыслю, следовательно, существую» — вполне может быть «проигран» в нашем собственном сознании. Логика немецкой классики также открыта для нас, мы ей внутренне сопричастны, поэтому её интеллектуальные резервы и должны быть раскрыты с максимальной полнотой. Не будем забывать об истоках этой близости: немцы в девятнадцатом, да и в начале двадцатого века, были нашими философскими учителями. То, чем обладаем мы и сегодня от философии, удерживается и понимается исключительно благодаря им. Опять-таки, повторим, что подобного рода диспропорции в подаче материала уместны лишь в историко-философском введении, а не в изучении истории философии как таковой.

Может удивить жёсткая позиция автора в отрицании философских достоинств у деятелей французского Просвещения, в то время как в многочисленной историко-философской литературе они давно именуются философами без особых оговорок. Снова сошлёмся на специфику поставленных нами перед собой задач. Именование Вольтера или Руссо философами — скорее дань традиции, потерявшей сегодня свою актуальность, и сохранение ее является даже опасным. Ещё в девятнадцатом столетии образ философии был обрисован гораздо чётче, нежели теперь, и всем и так было ясно, что Гегель как мыслитель стоит гораздо выше, нежели Вольер. Поэтому в том, чтобы проводить какие-либо разграничения и менять названия, не было необходимости. Никому не мешало, что Вольтер именуется философом, если так повелось. Само собой было понятно, что философ Вольтер и философ Гегель — люди не одного интеллектуального круга. Здесь дело было не в наименованиях, а в именах, они значили всё. В нынешнем интеллектуальном хаосе такой ясности уже нет. Гегель воспринимается как «предшественник марксизма» или в ещё каком-нибудь совершенно не подобающем его личности контексте. Руссо, напротив, возвышается как «певец свободы» и одна из лидирующих фигур в европейской культуре. Всякий сделавший неожиданную и «шокирующую» заявку, пусть за ней не прослеживается какой-либо настоящей интеллектуальной почвы, тем не менее объявляется «крупным современным мыслителем». Вот тут-то, особенно если речь идёт об историко-философском введении, и необходимо провести чёткие разграничения, чтобы определить, имеем ли мы дело с философией в традиционном смысле или с чем-то на неё похожим, но содержательно ей противоположным.

Сегодня, пытаясь осуществить введение в философию, очень легко попасть в совершенно чуждое ей пространство и быть, тем не менее, убеждённым, что занимаешься именно философией. И понятно, что критериями здесь должны быть образцы классической мысли, появившиеся в философски продуктивные эпохи, а не интеллектуальные опыты кризисных времён. Конечно, речь здесь не идёт о каких бы то ни было искусственных рамках, необходимости философствовать «по прописям». Философия всегда открыта неведомому будущему. Но такого рода определённость необходима именно во введении в философию, чтобы изначально оказаться в её достигнутых на сегодняшний день пределах, из которых в дальнейшем, конечно, возможны самые смелые экскурсы. Но это будут уже не экскурсы за границы философии как таковой, а дальнейшие, пусть и неожиданные шаги самой философии. Здесь, наверное, уместно сравнение из области изобразительного искусства. Художник неклассической эпохи, например Пикассо, изображает человека состоящим из неправильных геометрических фигур не потому, что не умеет рисовать в соответствии с требованиями классической школы, а потому, что, прекрасно владея мастерством классического письма, он уже не может в эти требования уложиться, следуя руководству собственного гения. Поэтому его «отступничество» мнимое. Классика живёт в душе такого художника, он внутренне, возможно и бессознательно, всегда сверяется с ней и в известном смысле по её же требованию переступает её формальные границы. В кризисную эпоху самой философии мы встретим нечто подобное, например, у австрийского философа Людвига Витгенштейна, который создаёт тексты, явно не похожие на труды классиков философии, но скрытая отсылка к ним чувствуется, именно чувствуется, так как мы не найдём здесь прямых цитат. Потому «самодеятельный» в плохом смысле, то есть изначально не стяжавший духа классической философии, но претендующий на имя философа человек, на самом деле только в лучшем случае имитатор настоящей мысли. Чётко очерченная во вводном курсе территория философии как именно и только философии создаёт некоторые гарантии того, что читатель в дальнейшем не окажется в плену подобных имитаций.

С данным обстоятельством связана ещё одна особенность текста нашей работы, относящаяся в том числе и к её структуре. Имена таких известных и влиятельных персон, числящихся сегодня в учебной литературе по разряду философии, как Огюст Конт, Карл Маркс или Владимир Соловьёв, вынесены в очень короткий раздел «Маргинальных течений». Здесь, опять-таки, нет никакого стремления «злоумышленно» приуменьшить то действительное влияние, которое они оказали на человечество в самых различных смыслах, на общемировоззренческую атмосферу, политику, идеологию и т. д. Никто не собирается отрицать и философских дарований того же Карла Маркса или поистине магического влияния на души Владимира Соловьёва, но вновь сошлёмся на наши задачи. Перечисленные фигуры достойны самого пристального внимания и освещения, но только не на страницах относительно кратких работ по истории философии. Никто из них не создал собственно философских систем и не рассуждал в соответствии с духом философии, тем более что в работах и Конта, и Маркса, а также их последователей мы найдём, их прямые отречения от предшествующей философской традиции.

Что же касается Владимира Соловьёва, его предшественников и последователей, то здесь проявляются те особенности русской мысли, которые отличным от только что упомянутого образом, но всё же образуют значительную дистанцию между собой и философской классикой. Но оговорить их в кратком изложении предмета очень сложно. Лучше всего прочесть книгу П. А. Сапронова «Русская философия. Проблемы своеобразия и основные линии развития», где даётся актуальное и наиболее полное решение вопроса. После этого прочтения станет совершенно понятно, почему тему русской философии можно подробно не затрагивать во введении к общему курсу истории философии. Её своеобразие слишком велико и заслуживает специальных исследований, прежде всего культурологического характера. Согласимся, что такое заявление звучит слишком смело, но, не признав его справедливости, мы, так же как в случае с французским Просвещением или марксизмом, с самого начала нашего изучения истории философии окажемся вне поля философии как таковой.

Напомним, что сохранить своё пребывание в данном поле, почувствовать его ни с чем не сравнимую специфику — основная задача нашего «Введения». Отбор здесь не может не быть предельно жёстким, ибо нам никак не уместить «под зонтиком» общего понятия философии Гуссерля и, скажем, Бердяева или Флоренского, как не подпадают под общую категорию мебели стол и упавшее дерево, хотя на последнем вполне можно сидеть. Русскими мыслителями высказано достаточно много интересных и глубоких вещей, но не всякое глубокомыслие есть философия, которая требует системности, особой логики и т. д., той немалой цены, которая необходима для приобретения настоящей интеллектуальной свободы.

Другой вопрос, почему же на фоне такого невнимания к тому, что мы причисляем к философским маргиналиям, так много страниц в книге отведено Ницше или Шопенгауэру. Ведь, с точки зрения критериев классического философствования они подействовали на философскую культуру крайне разрушительным образом. Но, во-первых, они не покидали философской почвы как таковой, как сделали это Маркс или Конт. Учения Шопенгауэра и Ницше были явлениями кризиса самой философии. Их авторы не были манифестантами каких-то совершенно чуждых ей идей. Во-вторых, по общему настроению переживаемого нами самими времени тот же Ницше гораздо ближе к нему, нежели Маркс. Ницшеанство скрытым образом присутствует там, где мы, может быть, меньше всего об этом подозревали. Пресловутая (пресловутая в том смысле, что о ней сейчас слишком много болтают) толерантность, например, вполне может найти своё обоснование в ницшеанстве, хотя кажется, что всё учение Ницше ей противоречит. Мы живём в идейном пространстве всевозможных «нигилистических перевёртышей», и ключ к этим явлениям по-прежнему в руках Шопенгауэра и Ницше. Влияние последнего на философию сегодня переоценено, но на общее состояние современной души скорее недооценено, так как после Ницше никакой «новый пророк» нас не посетил, и мы все еще находимся в его идейном плену. Это не значит, что всякие пути в будущее перекрыты окончательно. Но сегодняшняя ситуация, тем не менее, такова.

Кто-то спросит, а как же позитивизм, разве не присутствует он в нынешнем мировоззрении гораздо более или, по крайней мере, не менее ощутимо, нежели нигилизм шопенгауэровского и ницшевского толка? Ведь всё наше сегодняшнее школьное образование, вернее, то, что от него осталось, как и мечтал основоположник позитивизма Конт, питается из кормушки этого учения. Всё так, но это не значит, что позитивизму следует уделить не меньшее, чем Ницше, внимание в учебном пособии по введению в историю философии. Будучи столь влиятельным, позитивизм не перестаёт быть философски маргинальным. И не случись с философией того, что произошло в умах Шопенгауэра и Ницше, а впоследствии Хайдеггера и Сартра, у позитивизма, заодно и у нашего образования, была бы совершенно иная судьба. Возможность господствовать маргинальным явлениям даёт слабость или кризисный характер самой философии, которая, пусть и в пространстве маргинальных течений, вынуждена терпеть соседство с интеллектуальным убожеством и мириться с его претензиями на то, чтобы занять место настоящей философии.

С точки зрения полноты обзора проблем историко-философского знания, в работе может смутить фрагментарность и недостаточная углубленность при обращении к темам методологии историко-философской науки, особенностям структуры истории философии и им подобным. Но попытаемся «отбиться» всё тем же аргументом. Нашей задачей было дать не более чем введение в историю философии через предварительное описание только лишь её предмета или объекта, которым эта наука занимается. Мы должны были выделить этот уникальный объект среди многих других, порой похожих на него если уж не как две капли воды, то в сильной степени. Мы должны были показать, что объект этот в высшей степени реален, что он затрагивает нас самих в каких-то очень чувствительных экзистенциальных точках. С учётом сложности подобных задач, методологический анализ, как и изучение истории философии в максимально возможной полноте, мы позволили себе отложить для читателя «на потом».

В нашей работе, по существу, отсутствуют биографии мыслителей, чьё творчество составило историю именно философии, а не чего-то похожего на неё. Нет сколько-нибудь полного перечня трудов этих авторов. Практически, за исключением указания общих тенденций, нет никакой попытки связать их учения с общественно культурными характеристиками соответствующих эпох и государств, к которым они принадлежали. Существуют ли такие связи? Бесспорно, да. Но вновь напомним, что в нашем случае речь идёт только о введении в историю философии и преследуется цель почувствовать, пережить особенности мысли философа в чистом виде, именно как мысли, как свободной стихии духа, в существе своём совершенно самостоятельной и не выводимой из каких бы то ни было, например, общественных «условий». Ведь философия несёт в себе как раз образ свободы, а свобода не может быть от чего-либо зависима или откуда-либо «выводима». Потому-то философия и оказывается всегда впереди событий, которым впоследствии, возможно, придётся приобрести политическую или экономическую окраску.

Но мыслитель, чтобы быть понятым в самом главном, должен быть достаточно терпеливо выслушан именно как мыслитель, потому таким мыслям и предоставлено по преимуществу всё пространство книги. Этим же моментом можно оправдать большие цитаты из источников, когда, с нашей точки зрения, необходимо, чтобы был слышен голос самого автора, а не пересказ того, что он уже сказал и что требуется, по соображениям внешнего характера, сократить в пересказе. Такой подход к цитированию должен также отчасти облегчить положение человека, которому, в силу тех или иных обстоятельств, пока трудно добраться до первоисточника. По всем изложенным здесь соображениям предлагаемая книга не может не быть только вводным текстом к изучению историко-философской науки.

Учебное издание

Иванов Олег Евгеньевич

История философии.
Курс лекций

Директор издательства Р. В. Светлов
Ответственный редактор А. А. Галат
Корректор Н. К. Исупова
Верстка А. И. Соловьёвой
Художник М. В. Домасёв

Подписано в печать 18.05.16
Формат 60х90 1/16. Печать цифровая.
Усл.печ.л. 38. Заказ № 517

Издательство РХГА
191023, Санкт-Петербург, наб. р. Фонтанки, д. 15
Тел.: (812) 310-79-29, +7(981)699-6595,
факс: (812) 571-30-75
E-mail: rhgapublisher@gmail.com
http://irhgа.ru